...
НА ЗАСЕКРЕЧЕННОЙ ВОЙНЕ
Некоторые читатели могут спросить: «О каком таком Бандеровском фронте идет речь?»
Помню, как надо мной иронизировали, когда я после демобилизации рассказывал москвичам боевые эпизоды. Никто это всерьез не принимал.
– С какими это ты «бендеровцами» после войны сражался? С шайкой Остапа Бендера?
Да и неудивительно: ведь в газетах о боях на Бандеровском фронте ни полслова не писали, никаких сводок «От Советского информбюро» по радио не передавалось. Даже артиллерийских салютов, к которым москвичи так привыкли, не производили в честь побед советских войск над бандеровцами. И не оглашались приказы верховного главнокомандующего генералиссимуса Советского Союза и величайшего полководца всех времен и народов товарища Сталина, в которых он объявлял благодарности личному составу, – вот ведь как все было засекречено! Оно и понятно: наступило мирное время, военные мероприятия на территории СССР стали государственной тайной, не подлежащей разглашению (ибо это наносит вред обороноспособности перед лицом израильско-американо-китайских поджигателей войны). Поэтому война на Бандеровском фронте не вошла в учебник по истории СССР, хотя она длилась дольше, чем Великая Отечественная.
По причине секретности не отмечается и всемирно-историческая победа над бандеровцами. И проживая в столице СССР, я ни малейшего понятия не имел о проведенной в конце сороковых годов на Бандеровском фронте боевой операции под кодовым наименованием «Трембита».
В этой грандиознейшей секретной операции, не знающей себе равных во всей военной истории, принимали участие войска пяти военных округов и трех округов погранвойск, две речные флотилии, соединения внутренних войск МВД, конвойные части, железнодорожные войска, а также крупные соединения польской и чехословацкой народных армий (действовавших на своей территории).
Вот, дорогие читатели, что такое секретность! Конечно, мои воспоминания о Бандеровском фронте немного могут приоткрыть. Будучи там рядовым солдатом мотострелкового подразделения, я не знал ни боевой обстановки, ни оперативной информации. Но опыт Великой Отечественной войны позволял мне делать некоторые выводы.
Должен сказать, что и на самом Бандеровском фронте царила обстановка полной секретности. Даже командование толком не знало, что где творится. Естественно, в целях конспирации Бандеровский фронт обозначался шифром «ПрикВО» (Прикарпатский военный округ), однако это был никакой не округ, а именно фронт, называвшийся прежде 4-м Украинским и состоявший из нескольких действующих армий.
Я, к примеру, попал в 38-ю армию, которой командовал генерал-полковник Москаленко (впоследствии маршал), а штаб ее стоял в городе Станиславе (ныне Ивано-Франковск).
...На меня Станислав произвел впечатление фронтового города, недавно освобожденного советскими войсками. (Хотя война-то уже кончилась, а город больше года как был освобожден.) Повсюду кишели военные, сновали патрули, по дорогам передвигались войска и обозы, конвоировались пленные бандеровцы – преимущественно старики да женщины с детьми, взятые в качестве заложников, ехали машины с ранеными солдатами и с гробами, спеша в «наркомздрав» и в «наркомзем». В общем, знакомая картина. Правда, не было слышно грохота артиллерийской канонады, но так же пахло гарью, как, бывало, на фронте, а на горизонте стояли столбы дыма. Многие военные носили зеленые фуражки – это были пограничники. На фронте мы их не видели, они, как говорили, в тылах сидели, в заградотрядах – чтоб стрелять по своей пехоте, ежели она будет отступать без приказа...
Одним словом, не особо веселое впечатление город на меня произвел, особенно автомашины с гробами...
Я приготовился к худшему, думал, что сразу нас в самое пекло бросят: спереди бандеровцы, а сзади – «зеленые фуражки». Либо «наркомздрав», либо «наркомзем»... Но все пошло по заведенному в армии распорядку.
Нашу маршевую команду привели на распредпункт, и точно так же, как когда-то на Переведеновке, перед строем вышел старшина и стал выкликать придурков.
– Парикмахеры! Шаг вперед... Напр-раво! Шагом марш!
– Плотники! Шаг вперед... Нале-во!..
– Печники! Шаг вперед...
И через несколько минут почти вся наша доблестная комсомольская команда воинов-ветеранов, прибывшая на борьбу с «фашистскими прихвостнями-бандеровцами», превратилась в придурочную строй-бригаду, направленную в распоряжение Военторга на предмет текущего ремонта офицерского ресторана «Киев».
Я, не дожидаясь, когда старшина выкликнет художников, примкнул к своему корешу Петьке Курицыну, который объявился печником, – мы с ним уговорились держаться вместе.
Ресторан 1-го разряда «Киев» неподалеку от штаба армии находился. Судя по всему, тут не рядовая военторговская забегаловка помещалась – шикарные залы (с кабинетами для генеральского состава), оркестр, красивые официантки, охрана, которую несли солдаты комендантского взвода.
Петька сразу в обстановке сориентировался и боевую задачу себе поставил: пристроиться придурком к комендатуре ресторана. И глядь – из печников в слесаря переметнулся и стал мастером на все руки: и замки стал чинить, и часы, и зажигалки. Я такими талантами не блистал, а наглядной агитации в ресторане не требовалось. Тогда я вызвался меню художественно переписывать, со всякими там завитушками да вензелями, которые офицерам очень нравились.
Одним словом, нас прикомандировали к комендантскому взводу, и мы с Петькой остались в придурках при ресторане, когда всю нашу строительно-ремонтную команду перебросили на какой-то другой, менее интересный объект.
Так что поначалу и на Бандеровском фронте мы совсем неплохо устроились. Пожалуй, нелегко было в Советской армии более симпатичное местечко для прохождения действительной солдатской службы подыскать, чем военторговский ресторан 1-го разряда «Киев». Правда, в Станиславе бандеровцы запросто могли из-за угла подстрелить, когда вечером девушку провожаешь. Ни одной ночи без какого-нибудь ЧП не обходилось... Даже в наш ресторан бандеровцы повадились ходить под видом офицеров – и это несмотря на то, что наряд СМЕРШа при входе у всех документы проверял. А как их можно было от наших отличить, если они в действительности советскими офицерами были? Ведь кое-кто из местных украинцев, всю войну в Красной Армии провоевав, после демобилизации к бандеровцам подался...
Другие офицеры к бандеровцам примкнули в период фашистской оккупации, еще до появления на Западной Украине советских партизан – поскольку им некуда было больше податься. В прикарпатских лесах много наших пряталось. Бежавших из лагерей военнопленных бандеровцы в свою армию принимали. Вот так и оказались среди украинских националистов и русские, и грузины, и евреи (разумеется, свою национальность скрывавшие), и другие представители многонационального советского народа. Поскольку же СМЕРШ их рассматривал как предателей и изменников Родины, им уже ходу назад не было... Каждый знал: ежели от бандеровцев перебежать к своим – в лучшем случае всю жизнь за Полярным кругом придется «загорать», с белыми медведями. Либо сразу в «наркомзем» отправят...
При мне в нашем ресторане оперы из СМЕРШа целую компанию накрыли: подполковника, майора и двух капитанов. Правда, бандеровцем, как следствие показало, являлся только майор, пробравшийся на должность заместителя начальника одного из наших гарнизонов. Одновременно он большую должность занимал в бандеровском штабе.
Насчет их штаба тоже было много толков. По одним данным, он вроде бы в непроходимом Черном лесу располагался, в самой чащобе. Но имелись также сведения, будто бандеровский штаб дислоцируется в самом Станиславе, где-то в районе штаба 38-й армии и нашего ресторана.
Однажды бандеровцы чуть было не украли самого командующего генерал-полковника Москаленко, который каким-то чудом на карачках от них ускользнул. Говорят, намеревались заставить его, как хохла, командовать по совместительству всей ихней армией, насчитывавшей якобы до 60 тысяч штыков.
...Впоследствии много писали о знаменитом советском разведчике Герое Советского Союза Кузнецове, который прекрасно владел немецким языком и выдавал себя за фашистского обер-лейтенанта на основании поддельных документов. Кузнецов так искусно играл роль чистокровного арийца, что фашисты и не подозревали, что он – советский шпион.
А у нас в Станиславе бандеровские шпионы еще почище, чем Кузнецов, орудовали. И не только под видом старших лейтенантов, но и майоров, и даже полковников. Причем не фальшивые документы имели, а настоящие – вплоть до собственных партбилетов. Что же касается языка, то они на таком чистейшем мате шпарили, что в их принадлежности к великому русскому народу и сомневаться не приходилось. (Кстати, ведь сам Кузнецов-то пал от руки бандеровца, выдававшего себя за советского офицера.)
Так или иначе, обо всем, что в нашем штабе происходило, бандеровцы еще раньше узнавали, чем командование наших гарнизонов, стоявших по всей Станиславской области. Их штаб в тесном контакте с нашим работал.
Однажды тревога в городе была объявлена по всему гарнизону. Ресторан закрылся, комендантский взвод «в ружье!» подняли, офицеры, не доев гуляш, отправились по команде «бегом!» в свои части и подразделения. Нам было приказано занять круговую оборону, но через два часа приказ отменили: оказалось, что этот запоздалый переполох был вызван проникновением крупной бандеровской бандгруппы, которая накануне проследовала через город в неизвестном направлении.
Причем о невероятном ЧП так никто и не узнал бы, если бы бандеровцы сами не позвонили в наш штаб по городскому телефону и не объявили благодарность нашему командованию «за содействие в успешной передислокации их войск в заданный район». Дежурный офицер всерьез этот сигнал не воспринял решив, что кто-то из сослуживцев его разыгрывает. Но на следующий день выяснилось, что в указанное время действительно проходила воинская часть номер такой-то. Стали уточнять, а части-то под этим номером в нашей 38-й армии нету! Тут и забили тревогу...
Очевидцы рассказывали: действительно, вчера под вечер, прямо на нашей улице Ленина какой-то полк шел. Однако никому и в голову не пришло, что это не наш полк, а бандеровский. Все время войска проходили, а ничего такого подозрительного в глаза не бросилось. Вроде бы все чин по чину было: впереди полковник ехал – Герой Советской Союза, на вороном жеребце и с адъютантом, за ним знаменосцы зачехленное знамя несли (кто мог знать, что это бандеровское знамя?), за знаменем подразделения следовали, «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин» пели, за подразделениями – артбатарея, кухни, обоз, санчасть...
Вот какая запутанная обстановка на Бандеровском фронте была. Но если уж наши войска от войск противника не всегда можно было отличить, то с гражданским населением еще хуже дело обстояло. Тут уже действительно невозможно было разобраться, кто бандеровец, а кто свой. По этому вопросу в нашем ресторане «Киев» два мнения существовало. Одни считали, что местные – все сплошь бандеровцы, особенно на селе, другие же – что местные только наполовину бандеровцы: днем социализм строят и лишь ночью за обрезы берутся...
Конечно, в самом Станиславе наши войска, пограничники и милиционеры обстановку в общем и целом контролировали. Как-никак Станислав – областной центр, там обком партии, Управление МГБ, штаб армии – одним словом, все начальство. И драмтеатр имелся, не говоря уже о кинотеатре, и библиотека, и пединститут со студентками.
Фронт фронтом, но мирная жизнь тоже существовала и сулила приятные перспективы, поскольку я при ресторане состоял почти что на положении вольнонаемного.
В городе я встретил знакомых, осевших здесь после демобилизации, и в частности Нюрочку, бывшую нашу ротную ППЖ, которая после войны не вернулась на Краснодарский вокзал, а заделалась – ни больше ни меньше – инструктором по кадрам в горисполкоме! Нюрочка по-приятельски пригласила меня в гости, но я ее любезностью не воспользовался – к этому времени я уже ухаживал за студенткой Валей, приехавшей из Воронежа.
Роман у меня с ней зашел дальше, чем со студенткой Любой в городе Горьком, но так же внезапно оборвался из-за очередного поворота моей придурочной карьеры.
МЕЖДУ БАНДЕРОВЦАМИ И «ЗЕЛЕНЫМИ ФУРАЖКАМИ»
...Где-то за лесами слышалась отдаленная ружейно-пулеметная стрельба, гремели взрывы. Политотдельский офицер доставил нас с Петькой в мотострелковую часть специального назначения. Из Станислава мы куда-то в Стрыйский район попали, но нашли только штаб – подразделения были приданы погранвойскам и совместно какую-то операцию проводили. А сопровождающий имел приказ определить нас непосредственно в строй, чтоб мы на этот раз от выполнения патриотического долга не увильнули.
В штабе нас приняли на довольствие, оружие выдали, все как на войне, и зачислили в 1-й мотострелковый взвод. Но когда мы подоспели на место, бой уже закончился, и сопровождающий сдал нас под расписку командиру взвода лейтенанту Леплянскому. Так начался заключительный этап моей службы в рядах Советской армии.
Давно уже мирное время наступило, а я вместо физико-математического факультета, куда мечтал поступить после войны, опять оказался на передовой, где пули свистят. Если бы не Петька, все бы обошлось: он до того обнаглел на ресторанных харчах, что прямо в политотдел заявился. Репрессированных родственников у него не было, ничего он от партии не скрывал, а прямо так и говорил: «Я после демобилизации в колхозе ишачить не собираюсь, там с голоду сдохнешь. Мне "красная книжечка" нужна на хорошую должность устроиться». Так нас и обнаружили и из ресторана бросили на бандеровцев – оказалось, что политотдельские придурки нас повсюду разыскивали, не подозревая, что мы укрываемся в ресторане «Киев», где они каждый вечер пьянствовали...
Нас с Петькой поставили в строй пулеметчиками, его первым номером, меня – вторым. Везло мне на эти «вторые номера»: когда я попал на фронт, меня назначили вторым номером, под конец войны тоже оказался вторым номером, и на Бандеровском фронте опять во вторые номера сунули. Но я ведь ни разу из этого проклятого пулемета так и не выстрелил!
Честно признаюсь, не очень-то мне приятно было из теплой конторы ресторана попасть зимой в горно-лесистую местность и вновь испытать на своей шкуре все военные прелести. В войну я почему-то о смерти не думал – как-то не верилось, что меня могут по-настоящему убить. Но в мирное время на Бандеровском фронте я страха натерпелся больше, чем за всю Великую Отечественную войну. Там хоть передовая была, но были и тылы, а здесь враг повсюду находился. Бандеровская пуля, неизвестно откуда прилетевшая, в любом месте могла настигнуть и строевого солдата, и нестроевого придурка. Я все время боялся, что погибну за Родину уже взаправду...
Но пусть читатели не думают, будто я один так за свою шкуру дрожал и что лишь мне одному сослепу за каждым кустом бандеровцы мерещились. Как раз наоборот: мы с Петькой в нашем 1-м мотострелковом взводе в героях ходили. Как-никак участники Отечественной войны, старые окопные волки, увешанные боевыми наградами. А взвод состоял из одних «салаг» 1927 года рождения, которые боевое крещение лишь на Бандеровском фронте получили. Под стать им был и взводный, лейтенант Леплянский, прозванный солдатами Бобиком. Бобика мы быстро приручили: Петька стал у него связным, а я – как бы военным советником, и во взводе мы заделались почетными придурками-ветеранами, освобожденными от нарядов. Однако нашим жизням тоже постоянно опасность угрожала. Два грузовика американской марки «Студебеккер», на которых взвод передвигался, имели существенный недостаток: американские капиталисты не учли, что машины на Бандеровском фронте будут действовать, борта сделали небронированными. В засаду попадешь – либо «наркомзем», либо «наркомздрав»...
Думаю, что проницательные читатели из сказанного сами сделали вывод: на Бандеровском фронте шла настоящая партизанская война! Да, хотя этот факт был строжайше засекречен, дело обстояло именно так. Но если в период Великой Отечественной войны партизаны нападали на фашистских оккупантов, то на Бандеровском фронте партизанские действия велись против Советской армии-освободительницы, которая вновь воссоединила Западную Украину с СССР, согласно договору с фашистской Германией о разделе Польши, заключенному в 1939 году.
Мало того, неблагодарные бандеровцы совершенно беспардонно украли тактику у наших славных партизан, упорно не желая вливаться в братскую семью советских народов. В ответ на это советское командование было вынуждено применять против бандеровцев ту же тактику, которую фашистские оккупанты использовали против наших доблестных народных мстителей. Война есть война...
Конечно, между действиями немецко-фашистских и советских войск существовала принципиальная разница. Фашисты исходили из своих империалистических целей, а мы – из пролетарского интернационализма и борьбы за мир.
Фашисты бросали отборные части эсэсовских головорезов против наших славных партизан, а у нас против бандеровцев действовали «часовые Родины» – пограничники.
К примеру, в операции, на которую мы с Петькой опоздали, «зеленые фуражки» в первом эшелоне находились, а наша часть их с тыла прикрывала.
...Мы подоспели к шапочному разбору: бандеровское осиное гнездо было уже стерто, можно сказать, с лица земли, а захваченных бандеровцев, в основном баб, стариков да пацанов, «зеленые фуражки» конвоировали к месту заключения.
По рассказам наших солдат, ЧП началось с танцульки в сельском клубе, где был убит пограничник. Якобы дело было так. Компания «зеленых фуражек», в тот вечер провожавшая демобилизовавшегося товарища, пришла на танцы повеселиться. Ну и конечно, девчонок стали лапать или что-то в этом роде. Вдруг свет погас, и в этот момент на пограничников было совершено нападение.
Двое спаслись бегством и подняли на погранзаставе тревогу. Когда подмога подоспела, на месте происшествия обнаружили лишь избитых до полусмерти и обезоруженных гуляк, один из которых скончался... На беду, это был демобилизованный.
Конечно, «зеленые фуражки» село оцепили и потребовали, чтоб жители выдали убийц и оружие. А когда срок ультиматума истек, то были приняты соответствующие меры.
Как выяснилось уже после операции, нападение совершили школьники (среди которых и пионеры оказались – «юные ленинцы» и даже комсомольцы!) под руководством директора местной школы, оказавшегося бандеровцем. Нескольких пацанов схватили и отдали под трибунал, но большинство участников нападения скрылись вместе с захваченным у пограничников оружием.
Солдаты нам с Петькой рассказывали, что «зеленые фуражки» в отместку все село дотла спалили, а в дома, откуда жители отказывались выходить, бросали гранаты. Сколько народу из-за этого погибло, никто не считал – может, сто душ, а может, пятьсот... Даже скотину всю перестреляли, включая кур, чтоб бандеровцам больше неповадно было нападать.
После операции наш взвод патрулировал на Стрыйском шоссе, затем нас бросили в горы, в район Калуша, на прочесывание местности. Здесь мы понесли серьезные потери: один наш «Студер» ночью сгорел по непонятной причине, двое солдат бесследно пропали без вести на посту – то ли дезертировали, то ли бандеровцы их украли.
Самих бандеровцев захватить не удалось, хотя тут находился их «партизанский край», где советской власти фактически не существовало. В райцентре советские органы действовали под защитой нашего гарнизона, но параллельно с ними бандеровские органы функционировали. К примеру, работал райвоенкомат, а вся молодежь, подлежащая призыву в ряды Советской армии, оказывалась... в бандеровских отрядах. Местный бандеровский райвоенком даже объявил нашему благодарность за хорошую допризывную подготовку молодого пополнения.
Работали конторы «Заготзерно», «Заготскот», но продовольствие шло не в государственные закрома, а в бандеровское ПФС [продовольственно-фуражная служба – І. Ю.]...
Собственно говоря, наша боевая задача в том и состояла, чтобы перерезать коммуникации бандеровского ПФС, или, попросту, ловить баб и пацанов, таскавших в лес хлеб и прочее. Но если днем еще можно было за этим как-то уследить, то ночами патрулировать все равно бесполезно было. С наступлением темноты бандеровцы начинали хозяйничать, а мы оборону занимали до утра, чтоб пограничники нас с бандеровцами не спутали.
Такие ЧП имели место. Вообще «зеленые фуражки» нагло себя вели с нашим братом, с пехотой: мол, здесь их погранзона и они тут главные. Они имели право нас задерживать и проверять – вдруг мы бандеровцы? Документы требовали предъявлять, награды переворачивали: нет ли на оборотной стороне трезубца... (в качестве своих наград бандеровцы якобы наши ордена и медали использовали, только на оборотной стороне ставили свой знак). Причем издевались еще, власть показывали над «косопузой пехтурой». Чуть что – в свою комендатуру наших солдат и даже офицеров забирали, а мы их не имели права забирать, они ведь чекисты!..
Понятно, нашим солдатам не очень такое отношение нравилось, не говоря уж о том, что «зеленые фуражки» считали, будто только они имеют право к местным вдовицам наведываться. На этой почве дело до вооруженных столкновений дходило. Однажды сержант из нашей части на почве ревности пристрелил лейтенанта-пограничника и дезертировал, а пограничники в отместку двух наших солдат застукали у какой-то молодицы, свалив это на бандеровцев. Наша братва вроде бы тоже в долгу не осталась... Одним словом, на два фронта воевали – и против бандеровцев, и против «зеленых фуражек».
Надо сказать, что и бандеровцы к «зеленым фуражкам» иначе относились, чем к нам. Они им спуску не давали, когда захватывали. А у наших, как утверждали, только оружие отбирали и документы, после чего отпускали на все четыре стороны. Конечно, от бандеровцев в часть уже не возвращались, а ежели кто и вернулся по глупости, то под трибунал прямым ходом пошел...
Будь военное время, может, все выглядело бы не так трагично, но в мирные дни воевать не очень-то хотелось. Просто не представляю себе, как бы я выдержал на Бандеровском фронте еще несколько лет – до приказа о демобилизации личного состава 1924 года рождения. Но в связи с историческим событием огромной политической важности, к которому приближался весь советский народ, моя демобилизация ускорилась.
ОПЕРАЦИЯ «ВЫБОРЫ»
Этим событием, к которому полным ходом шел советский народ-победитель под мудрым предводительством генералиссимуса Советского Союза товарища Сталина, явились первые послевоенные выборы в Верховный Совет СССР.
Перед войсками Бандеровского фронта была поставлена боевая задача: обеспечить проведение выборов в соответствии с самой демократической в мире сталинской Конституцией. Мотострелковая часть, в которой я служил, для проведения избирательной кампании была передислоцирована в район Санок – Стрый, а наш взвод на время выборов был придан одной из агитбригад Станиславского обкома партии, чтоб обеспечивать ее действия в сельских районах.
– Для вас, товарищи, выборы будут экзаменом на политическую зрелость, – заявили нам в политчасти.
Свою первую избирательную кампанию я начал вторым номером ручного пулемета при агитбригаде. (В последующих избирательных кампаниях, которые проводились каждые четыре года, я уже обходился без пулемета, но опыт, полученный на выборах на Бандеровском фронте, очень помогал мне в агитработе.) Что же касается нашего с Петькой ручного пулемета системы Дегтярева, то он в агитработе с сельскими избирателями (они же бандеровцы) играл не последнюю роль. Без огневого прикрытия подразделения лейтенанта Леплянского агитбригада вообще не решилась бы от обкома оторваться. Наш «Студер» с тремя стрелковыми отделениями солдат неотлучно сопровождал ее автофургон и пикап с кинопередвижкой. Во время встреч с избирателями два стрелковых отделения занимали круговую оборону возле агитпунктов или сельских клубов, а одно оставалось в резерве, помогая гражданским в организации мероприятий и вывешивании наглядной агитации – предвыборных лозунгов и плакатов с портретами всенародного депутата товарища Сталина.
Дело только за избирателями оставалось, однако они не валили валом на беседы о сталинской Конституции и не спешили ознакомиться с «Положением о выборах». Когда наша автоколонна прибывала в какое-нибудь село, агитаторы, кроме глухих стариков да ребятишек, никого в хатах не заставали...
Но запланированные мероприятия не отменялись, поскольку аудитория всегда имелась: ведь наш взвод тоже из избирателей состоял, плюс гражданские из агитбригады, плюс местное население в лице какой-нибудь древней бабки или деда. Сложнее было списки избирателей проверять. Тут уже приходилось применять военную хитрость, чтоб помочь местному активу справиться с этой нелегкой задачей.
Два стрелковых отделения заранее выдвигались вперед к намеченному населенному пункту и перекрывали пути к лесу, чтоб избиратели не могли скрыться. Только после этого агитбригада под прикрытием стрелкового отделения на «Студере» , используя фактор внезапности, появлялась в селе. Конечно, наиболее проворным избирателям с риском для жизни удавалось прорываться сквозь наш заслон и уклоняться от своих гражданских обязанностей. Чересчур строптивых под ручки приходилось доставлять на участок или в агитпункт и там устанавливать их личность.
Были случаи, когда избиратели, не желая отмечаться в списках, оказывали вооруженное сопротивление. К примеру, ефрейтору Султанбекову раскроили череп колуном, а двое солдат были серьезно ранены крупной дробью из охотничьего ружья... Еще двое наших, находясь в наряде, пропали без вести.
В общем, в период предвыборной кампании наше подразделение понесло серьезные боевые потери, выполняя поставленную задачу.
И у агитаторов тоже ЧП случилось: их художник, который избирательные участки оформлял, сбежал к бандеровцам, прихватив списки избирателей. Дело до того дошло, что лозунги вынужден был малевать сам начальник агитбригады, инструктор обкома партии Власюк, между прочим, бывший партизан.
Видя, как он мучается, я однажды – без отрыва от пулемета – помог один избирательный участок оформить. Узнав, что прежде я служил в богомазах при полковой политчасти, Власюк через обком и политотдел добился приказа командования «О прикомандировании рядового 1-го мотострелкового взвода Ларского в распоряжение начальника агитбригады №3 по выборам в Верховный Совет СССР».
Таким образом, избавившись наконец от проклятого строя, я временно перешел под начало Власюка и вновь заделался придурком, сменив пулемет на кисть.
Поскольку наглядная агитация на селе систематически уничтожалась избирателями (они же бандеровцы), работать мне приходилось не покладая кистей, чтоб возобновлять исчезавшие лозунги и призывы отдавать свои голоса за кандидатов сталинского блока коммунистов и беспартийных.
Дело прошлое, открою тайну, в которую кроме меня были посвящены лишь Петька Курицын да наш взводный лейтенант Леплянский (Бобик). К исчезновению наглядной агитации не только бандеровцы имели касательство, но и Петька с Бобиком. Пропавшие якобы лозунги попадали ко мне, и я их подправлял, после чего солдаты их вывешивали как новые, а кумач, который мне Власюк на лозунги выделял, превращался в горилку – по тому же методу, что и в Закарпатье.
На Бандеровском фронте «наркомовских» ста граммов уже не выдавалось в связи с мирным временем, однако «славное горючее» было солдатам крайне необходимо для поднятия «массового героизма» – ввиду подстерегавшей каждого смертельной опасности. Вот и пришлось нам солдатскую смекалку применить, чтоб выйти из положения. Между тем Петька, занимавшийся превращением средств наглядной агитации в местный «бандеровский» самогон, заявил, что, мол, бабы очень просят полотно и готовы за него в два раза больше горилки наливать, чем за кумач. А как говорил друг моего детства Карл Маркс, «спрос рождает предложение». Вот я и предложил Власюку нарисовать к выборам монументальный портрет всенародного кандидата в депутаты товарища Сталина в полной форме генералиссимуса Советского Союза и установить его в райцентре у избирательного участка.
Я предложил портрет сделать размером 5x4 метра, для чего должно было потребоваться 20 квадратных метров полотна плюс еще столько же – на случай, ежели будет переделка.
Если бы дело выгорело, этот резерв предполагалось пустить на пропой, чтоб всем взводом обмыть победу сталинского блока коммунистов и беспартийных и достойно отметить всенародный праздник – День выборов в Верховный Совет СССР.
Власюк ухватился за эту идею. Выборы были уже на носу, а работа с избирателями на сельских агитпунктах, как говорится, горела ярким пламенем. Да и сами агитпункты иной раз горели – в буквальном смысле этого слова...
В обкоме ценную инициативу немедленно поддержали, и мой портрет превратился в гвоздь программы, вокруг которого закрутилась вся агитработа. Из каких-то обкомовских фондов на портрет было выделено 40 метров дефицитного полотна, на мебельной фабрике срочно сделали огромную раму, всех агитаторов Власюк послал в Станислав добывать необходимые краски и материалы...
Конечно, масштабы были не столь грандиозными, как на «Горьковском мясокомбинате», когда я сооружал Аллею героев имени Александра Матросова.
В моем распоряжении находился один лишь Петька Курицын, которого мне выделили в помощь. Помещение, где мы работали, охранялось усиленным нарядом нашего взвода, чтобы бандеровцы не сорвали столь важное политическое мероприятие.
Теперь все зависело от меня, а мне портретов товарища Сталина еще никогда не доверяли рисовать. Откровенно говоря, я даже не знал, как к такой монументальной работе подступиться. Власюк дал мне в качестве образца почтовую открытку с портретом товарища Сталина работы художника Карпова. Но монументальный портрет, увеличенный в 50 раз(!), решили установить на таком месте, где товарищ Сталин получался отвернувшимся от избирателей! Поэтому мне предстояло не только увеличить открытку до огромных размеров, но и при этом перевернуть изображение, чтоб всенародный депутат смотрел не влево, а вправо, прямо на избирателей, которые в День выборов придут отдавать свои голоса за кандидатов сталинского блока коммунистов и беспартийных.
Ну и намучился же я! Пришлось буквально вслепую портрет рисовать, увеличивая его по клеточкам. Отдельные детали, к примеру глаз, ус, орден, я еще различал, но не видел, как все это вместе получается. Издали я из-за своей близорукости тоже не мог понять: похож товарищ Сталин сам на себя или нет? Приходилось полагаться на не особо квалифицированное мнение Петьки, который корректировал мою кисть – где «перелет» и где «недолет». Трое суток мы от портрета не отходили, пока не закончили, даже спали возле него. А когда показали начальству, то оно пришло в полный восторг и уверяло, что вождь народов еще более похож, чем на открытке. Особенно его мундир с погонами, орденами и пуговицами.
Меня все поздравляли, а Власюк сиял словно именинник. Нам с Петькой дали увольнительную на сутки – передохнуть после такой тяжелой и ответственной работы. Власюк же со своей стороны пообещал исхлопотать нам благодарность командования и отпуска.
В общем, Петька решил, что заветный партбилет у него, можно сказать, почти в кармане, и предложил отметить успех. На пять метров полотна из оставшихся у нас двадцати мы ночью крепко гульнули вместе с Бобиком, а день проспали как убитые, не зная, что на наш избирательный участок нагрянул кандидат в депутаты Верховного Совета СССР и УССР член Политбюро генерал-лейтенант Никита Сергеевич Хрущев в сопровождении свиты и охраны.
Местное начальство перепугалось насмерть, ожидая разноса, но положение спас монументальный портрет всенародного депутата, который был товарищу Хрущеву продемонстрирован в качестве доказательства успешной подготовки ко Дню выборов. Портрет стоял в сарае, а мы с Петькой в этот момент спали за портретом, накрытые «сэкономленным» обкомовским полотном.
Власюк доложил высокому руководству, что монументальный портрет товарища Сталина нарисован самодеятельным художником-солдатом, не назвав при этом моей фамилии. Я в свою очередь тоже не подозревал, что Никита Сергеевич находился всего в нескольких метрах от меня (обо всем происшедшем я узнал со слов Власюка и лейтенанта)...
Хрущев одобрительно оглядел мое произведение:
– Какой лозунг будет даден к портрету?
Власюк вразумительно не смог ответить.
– Не продумали, товарищи! – заметил Хрущев и с ходу выдал длиннющий текст и на русском, и на украинском языках.
Уходя, он дал еще одно указание относительно портрета: «Блеска мало! Краску надо подпустить под золото, чтоб мундир мне на Отце блестел, как у кота яйца! Народу это ндравится...» И Никита Сергеевич укатил продолжать свою инспекционную поездку, а местное начальство и агитаторы, придя в себя, бросились его указания выполнять (вдруг опять нагрянет?!).
Лозунги, которые Хрущев дал, я быстренько написал, а вот с бронзовой краской катастрофа произошла.
ПОСЛЕДНЕЕ ЧП
На нашем участке Бандеровского фронта все было почти готово к выборам, оставалось лишь вывесить перед избирательным участком мой «шедевр» – портрет всенародного депутата, верховного главнокомандующего генералиссимуса Советского Союза, величайшего полководца всех времен и народов товарища Сталина. Солдаты уже вкопали два громадных столба, соединенных перекладиной, к которым должны были крепиться пятиметровый портрет и лозунги, но внезапный приезд правительственной комиссии спутал нам весь график.
Чтобы выполнить указание товарища Хрущева, требовалась бронзовая краска, а у меня она имелась лишь в акварельном наборе в мизерном количестве, которого не хватило бы на одну пуговицу на мундире вождя. Вообще с красками дело обстояло плохо. В нашем распоряжении было три дня, и Власюк всю свою агитбригаду послал в Станислав с наказом раздобыть блестящую бронзовую краску во что бы то ни стало. Однако агитаторы вместо бронзовой краски привезли лишь алюминиевую «под серебро». Но не мог же я генералиссимуса Советского Союза изобразить в серебряных погонах административно-хозяйственной службы?! За такой «блеск» по головке бы не погладили...
Портрет не вывешивался, а тем временем по селу поползли слухи, что, мол, перед избирательным участком «москали» поставили виселицу для тех, кто откажется идти голосовать. Столбы действительно смахивали на виселицу, поэтому решили хотя бы лозунги на них вывесить – слева на русском языке, справа – на украинском, чтоб последние избиратели не сбежали в лес к своим бандеровцам.
Из-за этой проклятой краски, которой у меня было полно в бытность мою полковым богомазом в Закарпатье, назревали большие неприятности.
И вот у меня возникла идея: смотаться в свой бывший полк – якобы за краской – и попутно друзей навестить. Попросить вдвоем с Курицыным командировку на двое суток, если краску привезем – ко Дню выборов мундир товарища Сталина заблестит...
Петька мою идею горячо поддержал, у него в Ужгороде дивчина осталась, и он был рад возможности уладить кое-какие сердечные дела. Власюк же, который буквально с ног сбился из-за этой краски, дал в обком телефонограмму с требованием, чтоб командир взвода охраны выделил в его распоряжение автомашину с отделением солдат для поездки за необходимой краской. Ввиду особой политической важности и срочности дела он решил сам возглавить операцию.
Вскоре последовал звонок из штаба – лейтенант Леплянский получил соответствующий приказ. С инструктором обкома поехали я, Петька, шофер Файзуллин и еще четверо солдат с пулеметом: в связи с предстоящими выборами в Верховный Совет на перевале усилилась активность бандеровцев, нападавших на воинский транспорт.
Мы ужасно торопились, но машину то и дело задерживали пограничные патрули, стоявшие на дороге. Перед выборами «зеленых фуражек» нагнали видимо-невидимо, они всю местность оцепили и выпендривались, показывая свою власть. В конце концов Файзуллин погнал «Студер» не останавливаясь, и мы лишь помахивали пограничникам, пренебрегая их знаками. Мы ведь с важным заданием ехали.
...Вдруг дорогу нам преградил бронетранспортер, откуда вылезли пограничный майор с лейтенантом, а из-за деревьев целый взвод «зеленых фуражек» выскочил с автоматами: в общем, попали в засаду...
– Сдавайтесь! – закричал нам лейтенант. – Бросай оружие и выходи по одному!
Власюк выскочил из кабины:
– Товарищи, ошибка! Мы не бандеровцы, едем по срочному заданию обкома партии...
– Серый волк тебе товарищ! – заорал майор, наведя на Власюка пистолет. – Руки вверх, считаю до трех!..
Тот поднял руки, а лейтенант стал его обыскивать и, конечно, вынул из его кармана... ручную гранату, которую инструктор обкома всегда с собой таскал по партизанской привычке. После этого лейтенант развернулся и врезал Власюку по уху...
Тогда выскочил Файзуллин: «Товарищ майор, разрешите обратиться...», но «зеленые фуражки» тут же скрутили его, а затем и всех нас.
Конечно, они быстро установили, что мы солдаты, а не бандеровцы, но заявили, что мы арестованы за неподчинение контрольно-пропускным постам и за то, что едва не сбили пограничника при исполнении обязанностей. Власюка же с его злополучной гранатой от нас отделили как гражданское лицо.
Если бы не мундир товарища Сталина, и шоферу и всем нам за решеткой сидеть. Однако пограничное начальство не решилось брать на себя ответственность за столь деликатное дело, как позолота мундира всенародного депутата. Часа через три мы были отпущены из-под стражи, но почему-то без Власюка. Лейтенант, сбавив тон, сказал, что постам дано указание нашу машину больше не задерживать, но посоветовал на ночь глядя через перевал не ехать. (В таком случае мы могли спокойно возвращаться назад.)
Я принял решение ехать, не дожидаясь Власюка, чтобы не терять времени. За четверть часа до нас на перевал пошла воинская автоколонна, следовавшая на Мукачево. Файзуллин дал полный газ, чтоб догнать ее. Дорога петляла, поднимаясь в гору, и вдруг в сумерках на последнем повороте какие-то солдаты опять преградили нам путь, размахивая автоматами и что-то крича. Мы подумали, что это снова пограничники выпендриваются. Шофер притормозил, а Петька с машины обложил их трехэтажным да еще прикрикнул:
– Брысь с дороги, вас что, приказ не касается?!
– Какой еще приказ?! – закричали те.
– Мы за краской для товарища Сталина! Понятно?! – заорал Петька.
– Видал я твоего Сталина в гробу! А ну слазь!!! – услышали мы.
«Бандеровцы!!!» – пронеслось у меня в мозгу. В этот момент шофер не растерялся и дал такой газ, что мы со скамеек послетали в кузов и оружие у всех попадало из рук.
Вслед нам поднялась пальба, но наш «Студер» успел вырваться из бандеровской засады. Видимо, бандеровцы по колесам били: машину стало заносить. Вдруг кузов дал резкий крен, и я полетел за борт...
Очнулся я в палате Коломыйского военного госпиталя в День выборов в Верховный Совет СССР и узнал, что машина наша перевернулась и мы почти все попали в «наркомздрав», за исключением шофера Файзуллина – бедолага в «наркомзем» угодил...
У меня оказалось сотрясение мозга, перелом левой ключицы и правой руки; у Петьки обе руки тоже не действовали на нервной почве. Еще двое ребят получили тяжелые травмы.
Так мне и не удалось довести мундир всенародного депутата до блеска в соответствии с указанием товарища Н. С. Хрущева. При выполнении этого задания я выбыл из строя в бою с бандеровцами, выполнив до конца свой патриотический долг перед Родиной.
В День выборов мы, пятеро героев Бандеровского фронта, как и весь советский народ, отдали свои голоса за кандидатов сталинского блока коммунистов и беспартийных. За меня и двоих, еще не пришедших в сознание, проголосовал Петька, опустив наши бюллетени в переносную урну зубами. Наблюдавшие эту картину члены избирательной комиссии не смогли сдержать слез...
Читатели ошибаются, ежели полагают, будто прискорбное ЧП, из-за которого я едва не загремел в «наркомзем» в мирные дни, было последним в ряду моих фронтовых злоключений. Вроде бы все обстояло благополучно: прямо в госпитале медкомиссия наконец признала меня полностью непригодным к военной службе, и мне снова выдали «белый билет».
Но перед самой демобилизацией я опять чуть было сотрясение мозга не получил, когда узнал, что в День выборов в Верховный Совет СССР попал в ЧП пострашнее бандеровской засады, за которое в лучшем случае мог угодить в ГУЛАГ заодно с бандеровцами...
По словам лейтенанта Леплянского, приехавшего нас навестить уже спустя месяц после выборов, дело было так.
Когда он получил телефонограмму о нападении бандеровцев на нашу автоколонну и о боевых потерях, было решено портрет всенародного депутата вывесить на всеобщее обозрение без позолоты – за неимением другого выхода. Пятиметровый портрет целые сутки возвышался над всей округой, олицетворяя «морально-политическое единство советского народа под солнцем самой демократической в мире сталинской Конституции», как восторженно откликнулась на это событие районная многотиражка.
На избирательном участке, охрана которого была поручена нашему взводу и взводу погранвойск, шли последние приготовления к выборам. И только в этот момент, когда ничего уже нельзя было изменить, в портрете всенародного депутата генералиссимуса Советского Союза товарища Сталина вскрылась вопиющая ошибка. Никто – ни лично товарищ Н. С. Хрущев, ни обкомовское и райкомовское начальство, ни агитаторы, ни избирательная комиссия, ни сам я, наконец, художник от слова «худо», не заметили, что на портрете мундир товарища Сталина застегнут по-женски, на левую сторону! Мало того, высокие правительственные награды висели на мундире в обратном порядке, в нарушение установленного Президиумом Верховного Совета статуса: звезда Героя Советского Союза оказалась на правой стороне и т. п.!
На избирательном участке поднялась паника, начальство, проклиная горе-художника (то есть меня), заметалось, не зная, что предпринять: ежели дефектный портрет снять, избиратели это неправильно истолкуют, ежели оставить – кто за это ответственность понесет? Стали звонить в обком, мол, как быть?! А из обкома их словно обухом по голове: бывший начальник агитбригады Власюк, арестованный Органами, оказался уполномоченным самого Бандеры по нашему избирательному округу! В связи с этим в район направляются дополнительные части погранвойск и работники Госбезопасности для срочной проверки бланков избирательных бюллетеней... Портрет было приказано не снимать до прибытия представителей Органов.
Честно признаюсь: Власюк, в распоряжение которого я был выделен, никакого отношения к этой ошибке не имел. Ошибку я совершил, перевернув слева направо весь портрет и не учтя при этом, что стороны мундира не абсолютно симметричны. Будь на товарище Сталине обычный китель без орденов – даже очень бдительный чекист этот ляпсус мог проглядеть.
Лейтенант Леплянский признался мне, что последняя ночь перед выборами в Верховный Совет СССР была, пожалуй, самой кошмарной в его юной жизни.
Он совершенно растерялся из-за этих ЧП, свалившихся на его голову: машина попала в засаду, начальник оказался бандеровцем, с портретом товарища Сталина вышел страшный скандал... А тут еще сообщили, что ночью надо ожидать нападения. И действительно, в полночь кто-то обстрелял наш пост – один солдат был ранен. Лейтенант приказал открыть ответный огонь по бандеровцам, но это оказались не бандеровцы, а прибывшее к пограничникам подкрепление...
Мало того, воспользовавшись поднявшейся суматохой, неизвестный злоумышленник поджег злополучный портрет всенародного депутата, предварительно плеснув на него соляркой. Портрет вспыхнул – через минуту перед избирательным участком одни столбы торчали.
За это ЧП на лейтенанта Леплянского было наложено дисциплинарное взыскание, поскольку он не обеспечил надлежащую охрану объекта. Слава Богу, что портрет товарища Сталина все равно был с дефектом.
Но выборы на нашем избирательном участке прошли без инцидентов, по результатам мы вышли на первое место в области, и командование это учло. Лейтенант отделался десятью сутками ареста...
Если бы случайно задержанный «зелеными фуражками» инструктор обкома партии Власюк на поверку не оказался бандеровцем, вина за это ЧП упала бы на мою бедную голову. И ничто бы меня не спасло: ни отсутствие на месте происшествия, ни то, что я в этот момент, ни о чем не подозревая, еще находился в бессознательном состоянии в Коломыйском госпитале. За такую тягчайшую политическую ошибку, какую я допустил в спешке (по своей малоопытности в области монументальной наглядной агитации и расхлябанности), во время Великой Отечественной войны были приговорены к расстрелу несколько редакторов областных и республиканских газет!..
...Я тогда поклялся никогда в жизни монументальной наглядной агитацией больше не заниматься.
Еще одно потрясение я пережил, когда в госпитале услышал по радио, что по нашему избирательному округу приняли участие в голосовании 97,3 процента избирателей, из них 98,7 процента проголосовали за кандидатов сталинского блока коммунистов и беспартийных!
Откровенно говоря, эти проценты меня огорошили. По моей прикидке, на Бандеровском фронте от силы пять процентов избирателей приняли бы участие в голосовании, да и те не за товарища Сталина, вождя народов, голоса отдали бы, а за своего вождя Степана Бандеру.
Я ведь еще не знал, что превосходство советской социалистической демократии, и в частности избирательной системы, в том и заключается, что в любой ситуации блок коммунистов и беспартийных непременно собирает почти 100 процентов голосов.
Как достигалось столь монолитное сплочение разношерстных советских граждан, я узнал лишь на третьих выборах, когда сам попал в члены участковой избирательной комиссии (меня выдвинули, чтоб избавиться от молодого специалиста на работе). Секрет оказался весьма прост. Как только по окончании голосования комиссия собралась было приступить к подсчету голосов, в помещение вошли сотрудники Органов и предложили нам сходить куда-нибудь, чтоб «обмыть» очередную победу сталинского блока коммунистов и беспартийных.
– Небось измаялись за день, чего доброго, ошибетесь при подсчете, а мы никогда не ошибаемся, – пошутили сотрудники Органов.
Но ведь Органы не шутят, и мы без лишних вопросов свои обязанности им передоверили. Нас, правда, предупредили: «Мол, не подводите, товарищи, соблюдайте меру, в вытрезвители не попадайте – завтра рано утром акты надо подписывать... »
А я, как всегда, подвел. Утром очнулся неизвестно где, пока опохмелялся, пока добрался до избирательного участка – дело было во городе во Казани, – время уже шло к обеду. Я думал, большие неприятности буду иметь, но ничего, сошло... Акты подписал уже после того, как Центральная избирательная комиссия объявила результаты выборов. Эта процедура оказалась чистой формальностью, и без актов «наверху» все уже было известно.
Я по наивности решил, что сотрудники Органов, закончив за нас подсчет голосов, сообщили результаты в Центральную избирательную комиссию по телефону. Но более опытные товарищи меня на смех подняли: мол, Органы к этому делу никакого касательства не имеют, у них своя, особо секретная работа с избирательными бюллетенями. К примеру, устанавливают личности тех, кто фамилии кандидатов перечеркнул либо позволил себе всякие нецензурные выражения писать на бюллетенях.
– А что касается процента проголосовавших, то этот процент еще до выборов нам спускается «сверху», в соответствии с планом, поэтому от подсчета голосов он нисколько не зависит, – разъяснили мне члены нашей избирательной комиссии, имевшие больший опыт.
Тогда-то я и понял наконец, почему на Бандеровском фронте почти 100 процентов избирателей (они же бандеровцы) проголосовали за кандидатов сталинского блока коммунистов и беспартийных! Должен сказать: первые в моей взрослой жизни выборы в Верховный Совет действительно явились для меня подлинной школой советской социалистической демократии.
Із книги: Лев Ларский "Здравствуй, страна героев", Израиль, Спутник, 2009.